Sayonara piano sonata~Russian Volume 4 - Chapter 13

Глава 13: Утро, новостная лента, собачий свисток

– Нао, эй, Нао! Мне скоро выходить, так что сообрази-ка завтрак!

Мои плечи кто-то затряс, отчего пришлось медленно открыть глаза. Мое тело словно запеленали в простыне – я почувствовал, как натягивается кожа, пока разминал шею.

Я ненадолго сфокусировал взгляд на потолке, чтобы глаза привыкли к яркому, затем удостоил вниманием физиономию Тэцуро.

– …Это худшее утро в моей жизни…

А чего еще ждать, если после худшей ночи в моей жизни меня с самого утра тормошит Тэцуро?

– Поторопись и займись завтраком! У меня сегодня разговор с компанией N, но они не хотят раскошеливаться на ланч.

Хватит. Перестань меня трясти, голова трещит. Я отстранил руки Тэцуро и, нахмурившись, принял сидячее положение. Что-то ярковато здесь. Который час?

– Ах да, я позвонил в школу и отпросил тебя, раз уж ты не встал в восемь. Разве я не замечательный папочка?

– Уже десять, черт! Если ты додумался позвонить, тогда почему вместо этого не разбудил меня в восемь?!

Беглого взгляда на часы хватило, чтобы окончательно прогнать сон. Я прыжком соскочил с кровати и наорал на Тэцуро.

– Так ты сваливаешь всю вину на других, хотя это ты сам провалялся в кровати. Вот тебе и сегодняшнее поколение.

– Гр-р-а…

Ничто не выводит меня из себя так, как подобные аргументы Тэцуро. Ну и фиг с ним, мне слишком неловко показываться на глаза Чиаки или Кагуразаки-сэмпай, так что я не против передохнуть. Я потянул на себя одеяло и укрылся им с головой.

– Мой завтрак! – завопил Тэцуро возмущенным голосом.

– В холодильнике есть протеиновый коктейль.

– Можешь его разогреть и использовать как подливку к рису?

Делай что сам хочешь.

Я не стал отвечать, так как думал, что он просто дурачится, но когда он действительно вышел из моей спальни, не проронив ни слова, я догнал его и направился на кухню.

Я дождался, когда Тэцуро расправится с незамысловатым рисом по-китайски и отправил его на работу.

– Ты прослушивал всю кассету Мафую целиком? От начала до самого конца? – спросил Тэцуро, повернув голову, пока одевал возле двери обувь.

– …Э?

Разумеется, да. До самой тарантеллы «Крейцеровой» сонаты. В этом месте я и заметил скрытую травму руки Мафую. С чего это он вдруг заговорил об этом?

– В любом случае, тебе лучше прослушать её непрерывно до самого конца.

После этого Тэцуро вышел. Звук его удаляющихся шагов становился всё дальше и дальше.

Что он хотел этим сказать? Я его не понял. И у меня нет особого желания слушать её вновь – это слишком больно.

Я потряс головой, прогоняя мысли. Мое сознание до сих пор было как в тумане, так что я решил принять душ. Рубашка на мне была измята, так как я уснул в школьной форме.

Приняв душ, я вернулся обратно в гостиную, высушивая полотенцем волосы. Несмотря на замечательную погоду снаружи, мне было холодно, даже после того как я надел джемпер поверх плотной футболки. Когда я перестал беспокоиться о пропущенных уроках? Когда это началось?

С того ли момента, как моя жизнь начала вертеться вокруг группы?

Я выудил из-под кровати кассету, которая ночью упала туда, и бережно принес её обратно в гостиную на первый этаж, держа её словно яйцо.

Нажав на кнопку воспроизведения, я понизил громкость и свернулся калачиком на диване.

Медленно потекла красивая мелодия скрипичной сонаты №5, «Весенней». Бетховен невероятный композитор. Картина рисовалась удивительная, но он не просто преподносил её красивыми фразами. Он украшал их так, что специфичные фрагменты проникали в самые глубины сердца, навевая всё больше грусти по мере развития.

Мне не стоит слушать это. Я не хочу представлять Мафую, нажимающую клавиши своими нежными, ранимыми пальцами. Однако я продолжал бездвижно обхватывать колени, слушая уже следом «Крейцерову» сонату. Казалось, словно скрипка Юри отделила голову от шеи, в то время как фортепиано Мафую перемалывало каждую косточку в моем теле… однако боль была, в общем-то, приятная.

Мафую скоро отдалится от меня.

Но даже если так, всё равно остается возможность услышать её игру в будущем. Лишившись гитары, Мафую непременно вернется в прежний мир после реабилитации в Америке.

Хорошо ли это?

Согласен ли я с этим?

Я еще сильнее сцепил руки, которые окольцовывали колени. Я не желал поддаваться зажигательному танцу и безжалостным столкновениям между Мафую и Юри, хотел избегнуть искр, жара и боли, которые выплеснулись в тарантелле последней части.

«Крейцерова» подошла к концу. Остатки ревербераций были полностью поглощены тишиной зимнего полудня. Всё, что осталось, это шум еще не остановившейся кассеты.

Крылья Feketerigó уже переломились.

Если Мафую того желает, тогда все мои мысли и действия больше не важны.

Поищи Мафую помощи, я бы нашел способ вернуть её обратно. Но в этот раз всё по-другому. Мафую пересекает океан по собственному желанию. И нас останется лишь трое…

Щелчок. Я поднял голову. Это музыкальный центр. Кассета доиграла до конца сторону А, поэтому он автоматически переключился на Б.

Краткий миг был лишь удушливый белый шум.

Затем, всплыв из глубин, появился чистый и ясный тембр Стратокастера. Каждая нота была чиста и прозрачна, словно серебряная нить дождя, а потом они слились в непрерывную гармонию, наполнившую мои уши. Это было сверкающее арпеджио.

Это не было каким-то определенным произведением. Просто музыкальные фразы, которые Мафую выводила каждый раз при разогреве. По спирали поднимающиеся пузырьки полутонов, стая птиц, мечущаяся между землей и облаками. Звуки, звуки, больше звуков, сцепленных вместе в идеальной последовательности и удаленности друг от друга, проникало в мои вены.

Так запись были и на второй стороне, ха. Я совсем не заметил этого. Так об этом обмолвился Тэцуро?

Я представил грязные стены, усилители, синтезаторы и стулья, заполнявшие пол нашей репетиционной. Вот Мафую, склонив голову, перебирает струны гитары. Чиаки, вся распаленная, бьет в хай-хэт, вклиниваясь в ритм. Кагуразака-сэмпай с улыбкой щелкает переключателем на микрофоне, на секунду наполняя воздух шумами. Вот как мы обычно начинали.

Пейзаж, который больше не повторится.

Я закрыл глаза, смакуя сладостные грезы.

Воспроизведение внезапно остановилось. Меня вышвырнуло обратно в пустую гостиную. Лишь моё сердце осталось в репетиционной.

Если бы я мог просто обнять колени, заткнуть уши и пронестись мимо бесчисленных дней и ночей, тогда всё бы улеглось, начисто забывшись. Брошенный сломанный механизм будет ломаться дальше. Это естественно, и так даже лучше для меня. Я это хорошо осознаю.

Следом я встал с дивана.

Я вернулся к себе в спальню и начал комплектовать ящик с инструментами. Закончив, я отпер кладовку внизу – там был пластмассовый ящик, наполненный разного рода рухлядью, что я собрал ранее. Там всё было разложено более-менее аккуратно, но я все равно потратил достаточно много времени на поиски.

С наступлением вечера я решил заглянуть к Чиаки. Путь занимал каких-то пять минут.

Я подумывал предварительно позвонить перед визитом, но понятия не имел, что сказать. А также что мне было делать, если бы она не разрешила приходить? Получается, что не было иного выбора, кроме как неожиданно заявиться под вечер.

– Боже мой, это же Нао. Чиаки? Она дома. Входи. Ты уже поужинал? Чиаки! Нао пришел!

Я достаточно давно не был у них в гостях, но мать Чиаки ничуть не изменилась. Она окликнула Чиаки, комната которой находилась на втором этаже, и затащила меня внутрь, не дав вставить и слова.

– Э-эм, ну…

Когда я хотел заговорить, от шквального топота загрохотала лестница.

Чиаки была одета в короткие шорты и футболку – такие тонкие, что слабо верилось в наступление зимы. Её полуоткрытый рот подергался добрых секунд пять, а лицо окрасилось красным.

– Ч-ч-то ты тут делаешь?! Придурок! Как ты посмел сюда заявиться?!

– И-извини.

Я рефлекторно закрыл голову тулбоксом. К счастью, в руках Чиаки не было ничего, чем она могла бы запустить в меня.

– Сейчас же прекратили ругаться на входе. Вы двое, живо наверх.

Это был единственный раз, когда я был особенно благодарен матери Чиаки за строгость. Отчитав нас как следует, она пихнула Чиаки и меня вверх по лестнице. В комнате Чиаки был бардак, горы и завалы из журналов, а равно и повисшая тишина. Через некоторое время зашла мама Чиаки, прихватив поднос с напитками и снэками.

– … Эм-м, алкоголь немного не… – я ожесточенно замахал руками, когда увидел на подносе бутыль со спиртным.

– Ох, но Чиаки уже выпила.

И правда! На полу лежали три маленьких пузыря «Шаосин».

– Блин, ты уже несколько раз это предлагала. Уже должна знать, что Нао не пьет.

Чиаки вырвала поднос с едой и вытолкала маму из комнаты вместе с подносом.

Однако комната снова погрузилась в тишину, когда мы остались наедине. Чиаки взяла горсть какипи и нервно затолкала в рот.

Что мне делать? Я не смею даже поднять на неё взгляд.

Прикончив снэки и вино, Чиаки издала протяжный вздох и прижала плюшевого дельфина к груди.

– …Мафую звонила, – произнесла она мягко.

Я озадаченно поднял голову, но не смог отчетливо разглядеть её скрытое за дельфином лицо. Однако казалось, что её глаза чуть увлажненные.

– Она сказала, что собирается в Америку, и больше не придет в школу…

Я кивнул.

– И она попросила прощения. Это так нечестно. Что я могла ей сказать, если она извинилась, так ведь?

Её слова глубоко тронули меня.

Интересно, а что, если мне извиниться перед Чиаки? Но это неверная мысль. «Извини» – это холодное, подлое проклятие, которым перерубают все связи между людьми. Я крепко сжал инструменты в моей руке.

– Ах да, зачем ты пришел, Нао? Я сейчас… эм, очень пьяна, и мысли путаются. Я могу просто избить тебя или разреветься прямо перед тобой, понимаешь?

Я скосил взгляд на ящик с инструментами еще раз, а потом посмотрел Чиаки в глаза.

– …Я здесь, чтобы починить электрофон.

Плюшевый дельфин выскользнул из объятий Чиаки

– …Э?

– Твой проигрыватель сломан, не так ли? Подумай. Разве не глупо, если ты не можешь послушать тот редкий подарок, полученный от меня?

Чиаки уставилась на стену, проглотив язык. На гвоздике в стене висела виниловая пластинка. «Оркестр одиноких сердец сержанта Пеппера».

– Э-э-э?

Только сейчас Чиаки заметила тулбокс рядом со мной.

– Где он? В шкафу?

– А-а, ну, эм-м…

Чиаки махом вскочила и бросилась к комоду, шатаясь из стороны в сторону.

– Тебе нельзя заглядывать внутрь! Отвернись!

Она не возражала, когда я зашел в неубранную комнату, так что я не имел представления, почему она запретила мне смотреть внутрь шкафчика. Но я всё равно отвернулся.

Я открыл тулбокс, когда старый пыльный механизм предстал передо мной. Сперва я вытащил полиэтиленовый пакет с запасными частями. Потом начисто вытер проигрыватель влажной тряпочкой.

Было тяжело работать под пристальным взглядом Чиаки, но мои пальцы вскоре запорхали, найдя общий язык с машиной. Я заменил иглу, поправил скос диска и проверил напряжение мультиметром.

Ничего сложного. Все-таки, это просто механизм. Его можно починить, когда он ломается. В нашем мире есть множество вещей, не подлежащих ремонту после поломки.

Проверив щелчком переключателя, крутится ли диск, я посмотрел в сторону Чиаки.

– Я хочу проверить, в порядке ли звук. Можно?

Чиаки стрельнула глазами на стену. Её кивок был настолько слабым, что был практически неразличим глазу.

Я притянул аудио шнур от музыкального центра и подцепил его к электрофону. Затем я поместил пластинку на вращающийся диск. Необъяснимое волнение в моей груди усилилось, когда я опустил иглу. Появился приятный шорох.

Овации раздались из колонок. За ними резкие гитарные фразы. Затем медные инструменты усилили гармонию Пола, Джона и Джорджа.

Я повернулся к Чиаки, возможно с некоторым самодовольством на лице. Чиаки же, обняв плюшевого бобра и дельфина, сжалась в комок, будто пыталась от чего-то спрятаться. Её глаза сверлили то меня, то вращающийся диск.

– …Ах, п-прости. Эм-м, я закончил.

Только я протянул руку, чтобы остановить воспроизведение…

– Не выключай!

Я повернул голову. В глазах Чиаки застыли нескрываемые слезы.

– Ничего. Пусть играет. Я хочу послушать.

Чиаки затем швырнула подушку в моём направлении, которая попала мне по ноге и приземлилась рядом.

Мы сидели и вместе внимательно слушали Битлз среди шума. Ненастоящий концерт, созданный шуточно-нелепым смешением мечтаний четверых.

Они дали настоящий концерт лишь годы спустя после выхода альбома. Он состоялся на крыше здания – они не рекламировали его, не получали разрешений на его проведение. В следующем году они распались.

Я вдруг вспомнил мысль, высказанную сэмпай некоторое время назад. В один прекрасный день кто-нибудь может исчезнуть и никогда потом не вернуться.

Она права. Мафую исчезла. Всё из-за моей тупости.

Но даже если так, Чиаки всё еще рядом. Рядом со мной.

Почему?

– …Почему я?.. Разве не нашлось парней получше?

Внезапно атмосфера странным образом переменилась. Музыка, доносившаяся из колонок, вдруг стала звучать так, словно её воспроизводил самый дешевый плеер. Чиаки вскочила как ужаленная. И лишь тогда я сам понял, что сказал.

– Ч-ч-что…

Заикающийся голос Чиаки прозвучал рядом со мной. Я робко поднял взгляд и увидел пылающее лицо между дельфином и бобром.

– Ч-что?! Что ты сейчас сказал?!

– Эм-м, я не это имел в… Нет, вообще-то, именно это, но, эм-м…

Бобер и дельфин ринулись атаковать меня.

– Придурок! Зачем нужно говорить об этом сейчас… Да ты хоть знаешь, как сильно я!..

Я изо всех сил закрывал руками голову. Кроме стремительных атак игрушками мне достался также пинок с разбегу. Сквозь просветы между руками я видел, что Чиаки рыдает.

Это еще сильнее подкрепило мои подозрения. Я сотворил нечто ужасное с Чиаки. Она всегда была позади меня, поддерживала меня; она стучится в мое плотное закрытое окно; она всегда была рядом, вот я и принимал её тепло как должное. Но, даже если всё так…

Слово «извини» действительно нехорошее слово… вот почему я ничего не сказал. Потому что я влюблен в Мафую. Пусть её больше нет рядом, моё чувство все равно очень сильно…

– М-мои…

Пум-пум. Игрушки наконец выпали из рук Чиаки. Её колени подкосились. Она затем оперлась на мои плечи и приблизила своё лицо. Через одежду мне передалось её тепло.

– Мои чувства к Нао…

Её слова потонули в слезах.

В этот миг музыка из колонок наполнилась шутливым тоном гобоев. «Когда мне будет шестьдесят четыре».

Притворно-юный голос Пола Маккартни заставил плечи Чиаки затрястись.

«Буду ли нужен,

накроешь ли ужин,

когда мне шестьдесят?»

«Ты тоже стара,

Найдешь ли слова

Меня остановить?»

«Я буду сед,

Но когда тухнет свет,

Могу лампу заменить».

После второго куплета плечи Чиаки затряслись еще сильнее, и её руки, державшие меня за плечи, начали дергаться. Когда Пол дошел до места, где пелось о накоплениях и внуках, она окончательно подняла голову.

– А-ха-ха-ха-ха!

Чиаки повалилась на пол, дико хохоча в потолок. Она даже не заметила того, что давит своих плюшевых друзей.

– А-ха-ха, что за фигня? По-почему именно сейчас заиграла эта песня? Это слишком для обычного совпадения!

Чиаки каталась на полу и истерически смеялась, корчась всем телом. Я мог лишь безмолвно наблюдать.

И впрямь… совпаденьице.

В итоге, Чиаки смеялась до конца песни. Когда она приняла положение сидя, её глаза до сих пор оставались красными и опухшими от слез, но мрак, который её окутывал, полностью исчез.

– А-ах, фу-у, это ужасно. Как это у меня получилось рассмеяться в такой неподходящий момент? Не понимаю.

Сказав это, она утерла слезы с уголков глаз кончиками пальцев.

– Э-эм, Чиаки…

– Помолчи.

Мощь в словах Чиаки заставила меня заткнуться. Я ничего не смог сказать.

Так это правда. Люди могут выглядеть еще печальнее, когда улыбаются.

– Всё в порядке. Я поняла.

Она поняла.

Значит, Чиаки знает, что я не могу ответить ей. Её слова причинили боль куда большую, чем атаки игрушками или пинки.

Затем мы сели рядом с друг дружкой и дослушали оставшуюся часть альбома.

Ни один из нас не проронил ни слова. Однако, по остатком тепла на моих плечах, а также по легкой боли в побитых местах, я мог сказать, что Чиаки уже на пути к месту, которого мне не достичь.

Несмотря на то, что мы как обычно сидели друг рядом с другом, безымянная, иллюзорная, теплая связь, которая существовала между нами долгое время, в этот вечер была разрушена.

Поэтому, лишь на одну вещь я мог положиться – на песни, что исторгал проигрыватель.

Конец концерта приближался. Прощальные слова альбома потонули в оглушающих воплях толпы. Словно шаги Мафую постепенно нагоняли меня. Фортепианное вступление «A Day in the Life» по обыкновению заставило меня прослезиться.

Даже не оборачиваясь, я знал, что Чиаки снова плачет.

Каждая новостная статья, спетая Джоном.

Обычное загруженное утро, переплетенное с Полом.

Мы уже тысячи раз прожили их, и я уверен, что продолжим переживать еще тысячи. Обыденность, но незаменимая; жестокая повседневная жизнь.

– Давай выступим на концерте.

Я произнес это, когда отзвуки фортепиано еще слабо гудели рядом с нами.

– Пусть Мафую больше нет с нами, мы втроем выйдем на сцену. Давай вместе дадим самый лучший концерт.

Заплаканными глазами глядя на проигрыватель, Чиаки медленно кивнула.

В этот миг собачий свисток – практически неразличимый писк – раздался словно издалека.